Наутро выяснилось, что дождь продолжает лить. Брюс, вполне по-дружески препиравшийся с Пруденс за завтраком, вдруг поскучнел, вышел куда-то, потом вернулся и уселся на террасе с таким видом, будто чего-то ждал.
Как по заказу, грянул звонок сотового у Кэти в кармане. Она приняла вызов — это был один из менеджеров их колумбийского филиала. Он извинился и сказал, что дело срочное, так что Кэти с чистым сердцем передала Брюсу трубку...
Лицо Брюса стало суровым и напряженным, он отрывисто бросал короткие фразы, потом и вовсе перешел на испанский, и Кэти уловила некоторые из них: «приготовьте все», «на целую неделю», «для гостей», «как обычно, пару ящиков»... Все это звучало очень загадочно, и, если бы им предстоял очередной долгий день на вилле «Чинкве белле фьори», Кэти обязательно подумала бы об этом на досуге, но Брюс Блэквуд коротко попрощался с собеседником и громогласно объявил:
— Спэрроу, собирай вещи, мы уезжаем.
Пруденс Пилбем всполошилась:
— Как?! Брюси, малыш, ты обещал мне целую неделю...
— Пру, увы! Бизнес есть бизнес. Неприятности в колумбийском филиале, наводнение на Борнео, да к тому же мне надо еще заехать в Париж. Одним словом — труба зовет. Не отчаивайся, нас ведь еще ждет зима в Лондоне.
— О, как жаль. Ну что ж, я понимаю. Ты не был бы Брюсом Блэквудом, если бы легкомысленно относился к работе.
Кэти собрала вещи минут за пять и уселась на краешке кровати, едва ли не подпрыгивая от нетерпения. Сицилия прекрасна — но только не в присутствии леди Пилбем... и ее закадычной подружки Зельмы. Погостили — пора и честь знать.
Неожиданно в комнату ворвалась Джемма и торжественно вручила Кэти корзинку, от которой поднимался чарующий аромат печенья с корицей и горячего хлеба. Девушки расцеловались, словно настоящие подруги, а потом Кэти отправилась прощаться с Марионеллой, а Джемма понесла ее вещи к машине. Брюс уже сидел за рулем, а Пруденс, невзирая на дождь, кокетливо склонилась у открытого окошка машины, демонстрируя мастерство своего пластического хирурга... Кэти она не сказала ни слова, лишь холодно кивнула, зато Гордон Джонсон и супруги Бюхнер сердечно попрощались с ней, а Джакомо Бартоломео преподнес букет мокрых полевых цветов и небольшой пейзажик собственного исполнения. Зельма насмешливо салютовала отъезжающим из окна гостиной полным бокалом чего-то явно алкогольного.
Когда машина тронулась, Кэти испытала приступ такого облегчения, что даже рассмеялась. Брюс с интересом покосился на нее.
— Ты выглядишь страшно довольной. И у тебя слишком много подарков. Выброси этот мокрый веник!
— Ни за что! Это подарок.
— Засушишь, поставишь на полочку, да?
— Ну уж не до такой-то степени он мне дорог. Но если выбросить букет прямо здесь, то синьор Бартоломео может его найти и расстроиться — он же вечно бродит по окрестностям.
— Коварная! В море выкинешь?
— А что, хорошая идея. В этом есть что-то символическое.
— Ты имеешь в виду похороны на море? Венки на волнах, все такое?
— До чего ж ты вредный человек, Брюс Блэквуд! Скажи, пожалуйста, мы едем в Париж?
— Да, на один вечер. Встретимся с моим партнером Жилем Гидо. У тебя найдется вечернее платье?
— Ой! Нет...
— Ладно, прошвырнешься по магазинам. Шопинг в Париже давно совершала?
— В другой жизни. Так мы не едем, летим?
— Конечно. Я больше не могу сидеть за рулем. Самолет ждет нас в Реджо ди Калабриа.
Кэти задумалась, а потом медленно произнесла:
— А как это самолет так быстро оказался в Италии? Ты же не знал, что в колумбийском филиале неприятности?
Брюс хмыкнул и ничего не ответил. Кэти полезла в карман, достала сотовый, поиграла кнопками...
— Брюс! Это же... местный звонок! Кто это был?
— Не у одной тебя знакомые на кухне.
— Ты... подговорил кого-то из обслуги?
— Фу, ты сейчас разговариваешь, как Пру. У меня на вилле есть хороший приятель, конюх Луис. Он испанец. Я дал ему номер своего телефона, попросил позвонить в определенное время.
— Брюс... Ты с самого начала хотел удрать пораньше?
— В общем-то да. После твоего бенефиса в первый вечер я стал готовить пути отхода.
— Так это... из-за меня? Брюс, ты...
— Что опять? Что я сделал не так?
Вместо ответа Кэти кинулась к нему на шею и крепко поцеловала в щеку, отчего Брюс едва не уехал в кювет. Париж был прекрасен — как и всегда, собственно. Увы, времени на прогулки не было, поэтому Кэти успела только поглазеть на знакомые по открыткам и альбомам пейзажи лишь из окна такси. Потом был бутик с очаровательной девушкой-продавцом, которая ворковала как голубица, и под это воркование подобрала для Кэти сумасшедшей красоты платье из переливчатого изумрудного шелка, точь-в-точь под цвет ее глаз. А к платью туфельки на высоком каблуке, сплетенные из бесчисленного количества золотистых косичек, и такую же золотистую сумочку. Рассматривая себя в зеркале, Кэти тут же решила, что сегодня наденет свой нефритовый браслет — к наряду он подходил идеально.
Она не чувствовала ни капли усталости, хотя неделя выдалась не из легких, да и сегодняшний день она практически целиком провела, беседуя по телефону и читая электронную почту. После слов Брюса, сказанных на проселочной сицилийской дороге, совсем по-другому вспоминала она о жарких поцелуях под дождем, и все внутри Кэти пело и рвалось куда-то ввысь. Сегодня ей хотелось быть красавицей, именно красавицей, причем не для того, чтобы соблюсти дресс-код, нет. Для Брюса Блэквуда. Для него одного.
Приехав в отель, она приняла душ, тщательно высушила и уложила волосы, а затем принялась наряжаться...